Страница сайта Телкова М.В. © 2002-

Е. Телкова

Мои Корни

1998 г., газета "Скопинский вестник".

Прочитала в газете "Труд" статью "Загляните в семейный альбом" и подумала: "А у кого они есть - эти семейные альбомы и летописи о своих корнях?" Безусловно, - это в семьях в прошлом обладавших грамотностью, картинами, семейными портретами. А вот в крестьянских семьях память о предках могла сохраниться лишь в изустном фольклоре, рассказах, и то не всех, а только тех, которые чем-то выделялись и запомнились. Возможно, уже чем-то измененным, с возможными наслоениями последующих рассказчиков, а может быть, наоборот, обедненных за давностью лет?

Как известно, русские поселения в основном располагались вдоль рек, речек и даже просто вдоль оврагов и ручьев. Так и наша деревня, поначалу называвшаяся Ильинкой, вероятно по имени первого поселенца, располагалась по берегу речки Колудзево (Колудзево = Колодзево? – от "колодец"?). Странное имя ее я не могу объяснить.

Речка эта начиналась от деревни Савеловка (Савиловка?), протекала по нашей Ильинке, затем Дубовицкое, Агломазово, Фадеевка, и, полнея водами из окрестных оврагов и балок, уже широким рукавом впадала в Ранову, которая в свою очередь впадала в Проню, та - в Оку и дальше наши Колудзевские воды попадали в матушку-Волгу. Как я уже сказала выше, поначалу наша деревня называлась Ильинкой; с этим названием осталось до самых колхозов поле, которым владели крестьяне.

Потом в наших местах появился, как тогда говорили, Божий человек по имени Лука. Он много пророчествовал, предрекая крестьянам свободу, что не сможет их продавать помещик, не сможет заставлять крестьянок грудью выкармливать щенят, обрекая их детей на верную смерть. Говорил, что все леса вокруг селенья сведут и что обмелеет река. А надо сказать, что в те далекие времена окружена была деревня дубравами. Многое говорил Лука, и со временем все сбылось.

Но вот тогда, когда он жил там, не было у него ни дома, ни семьи. Одежду, пропитание и кров давали ему добрые люди. И однажды он отошел в мир иной. После его смерти стали нашу деревню называть Лукой, а когда стали сбываться пророчества Луки, то стали называть его Великим Лукой, и деревня стала называться Великой Лукой. Позже вошли в ее состав кроме Ильинки - Чибизовка, Тырловка, Дубовицкое, Трубинка. Даже я помню какой большой была наша деревня. Избы стояли пелена к пелене, и тянулась она по обоим берегам речки километра на три. Избы были деревянные, крытые соломой. У крестьян побогаче около изб были сараи для хозинвентаря, риги для снопов ржи, овса, проса, гречихи; пшеницы тогда в наших местах не было. Около изб побогаче были сады, в которых росли яблони, груши, смородина. крыжовник. Оград и заборов не было, а друг от друга отделялись боярышником и терном, барбарисом. Несмотря на то, что по деревне текла речка, воду на питье и приготовление пищи брали из колодцев. Вот на берегах этой речки и жили мои предки.

Чтобы описать мою родословную следует описать 4 ветви моих предков. Две ветви - со стороны отца (его мать, в девичестве Володина, и его отец - Павлюков) и две ветви со стороны моей матери (ее отец - Макаров и ее мать, в девичестве Серегина).

Начну с моего прадеда Владимира, от которого и пошла фамилия - Володины. Были они однодворцы, то-есть были свободны, вроде бы дворянских детей, имели небольшой надел земли, который сами обрабатывали. У Владимира был сын Виктор, его и звали на французский манер (с ударением на последнем слоге - ВиктОр).

У Виктора было два сына, старший сын - Василий Викторович (мой прадед), который не любил заниматься землей, а был больше привержен ко всякого рода мастерству: вырезал ложки, плел корзины, но больше всего любил шить. Вначале он обшивал свое и братово семейство, а позже стал принимать заказы. Семья была огромная - 24 человека, и исполнять заказы было негде; стал Василий Викторович ходить шить в домах заказчиков. Всю неделю жил он в чужих людях, а на праздники и по воскресеньям приходил домой.

Однажды, возвращаясь, проходил он лесом, набрал сушняку, высек огонек кресалом и разжег костер. Присел около него и стал греть натруженные руки (шил он все вручную, не было у него машинки). И вдруг над костром протянулась лохматая когтистая рука. Он поднял глаза и увидел огромного голого мужика, покрытого рыжей с проседью шерстью. Что и говорить, - не очень-то ему стало уютно. Выхватил он из костра головешку и кинул в лохматого пришельца. Запахло горелой шерстью, но гость не уходил; тогда Василий Викторович взял длинную палку, положил ее в костер и, когда она загорелась, сунул ее в бок своего гостя с возгласом: "Ах ты, Господи, не попал!" - Леший захохотал и с криком: "Не попа-, не попа-!" умчался вглубь леса. Ну и Василий Викторович, не долго думая, тоже дал стрекача в свою деревню!

Этот рассказ про лешего повторялся многие годы на деревенских посиделках.

Вот от этого портного и родилась моя бабушка. Василий Викторович был светловолос, голубоглаз и кудряв - типичный славянин. А вот жена его Анастасия была из другой деревни, которая была ближе к движению татар с Куликовской битвы, и оставили они по себе память. Еще долго рождались монголоиды с черными жесткими волосами и небесно-голубыми глазами, доставшимися от матерей-русачек.

Вот и была у Василия жена с буйной черной гривой жестких волос, но белокожа и синеглаза.

Детей у них было шестеро и пополам: трое светлых и кудрявых, а трое - все в мать. Одна из них, славяночка, и была моя бабушка Федосья-однодворка, которую в возрасте 18 лет отдали замуж за деда моего Сергея (2-я ветвь), который был старше ее и предки его были из крепостных господ Катиных.

2-я ветвь: Отец моего деда Сергея - Николай Иванович служил в армии 25 лет, а когда возвратился из армии, женился на 18 летней девушке Татьяне, которая была сирота. Эту ветвь своих предков я проследила до прапрадеда моего Павлюка - Павла, от которого и пошла фамилия - Павлюковы.

Павлюк у господ Катиных разводил гусей в огромном количестве. Господа Катины зимой жили в Петербурге, а на лето приезжали в свою деревню и жили в деревне до глубокой осени. В Петербурге у них был свой дом, где они давали балы и званые обеды. Осенью, когда гуси хватят ледку, их отсаживали в особые гнезда, откармливали особым способом, затем резали, потрошили и, навьючив целые возки битой птицей, с телятами и поросятами отправляли к господам в Питер. Старшим над этим обозом, как правило, был Павел.

У него был сын Иван; он не обладал теми способностями, что его отец, и занимался хлебопашеством. Было у Ивана три сына: старший - Николай, средний - Антон и младший - Евдоким. Младшие два брата, Антон и Евдоким, обрабатывали землю до поры, пока старший не вернулся из армии. Когда из армии возвратился мой прадед Николай Иванович, в возрасте 47 лет, его младшие братья были женаты, а самый младший брат, Евдоким, - даже вдов. По возвращении старшего брата из армии на семейном совете решили, что хозяйством теперь займется он. Евдоким ушел в Москву, а Антон ушел на Побединские угольные копи бельгийца Гонкара.

Деревенские мужики вообще на зиму уходили куда-то на заработки. В России начал развиваться капитализм, строились железные дороги, и вот тогда наши леса и особенно дубравы стали нещадно вырубать. Так как леса принадлежали помещикам, то капитал шел им, а мужикам платили за вырубку и подвоз леса.

За годы службы в армии отвык Николай от крестьянской работы. Жену свою Татьяну он не любил и частенько бивал; она же его тем более не любила, ведь разница в возрасте была 30 лет! Был у них единственный сын Сергей. Жалел он мамушку и в то же время видел, что если что-то не сделать, то так и сгибнут они в своей 5-ти аршинной избенке, топящейся по-черному. И решили они с моей бабушкой, своей молодой женой, что поедет он работать в Петербург и будет там работать год, а затем при деньгах вернется в деревню. Крестьяне теперь были уже свободны.

По первопутку взял Сергей свою лошаденку и поехал в Питер деньгу заколачивать! Чем только там он не занимался: и лед на Неве рубил и возил в лавки, и убирал нечистоты, и колол дрова, - одним словом, не чурался никакой работой. Прошел год, были накоплены денежки.

Жил Сергей на постоялом дворе. И однажды ночью лихие люди украли не только деньги, но и лошадку, и сбрую, и телегу.

И решил Сергей пойти на поклон к своему бывшему барину, рассказать ему о своей неудаче. Пожалел его барин, дал подписать какую-то бумагу, - так оказался Сергей на границе с Финляндией на какой-то мызе, где пришлось ему трудиться целые пять лет! Но деньги заплатили ему сполна.

Купил Сергей лошадь, сбрую и телегу, да еще купил плуг (в деревне тогда пахали сохами), и опять своим ходом отправился на свою Рязанскую землю. Возвратился он домой к Вешнему Николе.

Увидел Сергей свою жену Фенятку и очень постаревшую мамушку в синяках. Строго глянул на отца своего и грозно сказал: "Ну, папаша, руки свои укороти!" Шевельнул широкими плечами и сжал пудовые кулаки. А жене своей Фенятке сказал: "Никогда я тебя не обижу, подлое это дело бить слабого!"

К осени он купил 5 десятин земли и заготовил колья крупные и хворост, и всю зиму плел плетни, а по весне вместе с братьями Фенятки установили их и с двух сторон обмазали глиной. После сбора урожая покрыл сарай пока соломой, но к зиме весь урожай уже был под крышей.

А Фенятка тем временем родила ему дочку. Ждал Сергей сына, ведь на сыновей давали землю.

Опять всю зиму плел Сергей плетни, теперь уже для загона для лошадей. Кобыла питерская принесла двух жеребят, а Фенятка родила сына Петю, годом позже - Ванятку; и получил Сергей на сыновей надел земли.

Росли дети, росло хозяйство, построил Сергей ригу, даже кладовую под железо крытую, сарай покрыл железом. Росли постройки, матерел хозяин, вся семья работала как муравьи. Жили по-прежнему в той старой избе. Родились еще девочка и мальчик. Казалось все хорошо, но пришла беда, напала глотошная (тогда так в деревне называли дифтерит), умерли два старшие сына и мамушка. После смерти сыновей увяла красота Фенятки.

Однажды за столом заговорила Федосья о том, что надо новую избу ставить: "Ведь скотина наша в лучших помещениях живет!" Молча вышел Сергей из-за стола, пошел на подворье, оглядел всю усадьбу и остался доволен. Взял лошадь, лом, лопату, веревку, позвал старшего сына Саньку и они уехали. Вечером приехали и привезли огромный розовый камень. Назавтра повторили ездку и уже волоком привезли еще один. На следующий день - еще камень. Вечером за столом Сергей сказал: "Будут это ступени в нашу избу!"

Огород засеяли коноплей. Поехал Сергей в лесничество и купил там 5 могучих дубов. Прикупил и длинных и коротких досок, все сложил в сарай, да так, чтобы доски не коробились - все одна на другую. Купил красного кирпича на лежанку, наделал саману на печку.

В летние месяцы мало было времени на построечные работы. Убрали поля, сдергали и просушили коноплю, затем кинули ее в пруд на замочку. После этого вытащили, просушили и всю зиму Федосья с дочерями на ручной мялке мяли и колотили коноплю, а темными вечерами Сергей со всем семейством вили жгуты, чтобы укладывать их между бревнами избы. Днем Сергей со старшим сыном стругали доски, готовили все на стройку избы. Все делалось своим трудом!

Из конопли "нажали" масло и сами из него варили олифу. Даже 6-ти летний сын Вася работал - олифил половые доски с неструганной стороны, то же самое делалось и с досками для потолка; - думал хозяйственный мужик - как спасти доски от гнили!

Весной купили сруб на избу-пятистенку и Сергей перевозил все сам со своим 12-ти летним сыном. А вот избу ставили уже настоящие плотники. Сделали потолок, усыпали его сухим дубовым листом, сверху засыпали торфяной крошкой. Когда убирали урожай, днем Сергей и все домашние обмолачивали, веяли зерно, падали от усталости, а вечерами Сергей сам начал настилать пол в горнице. Слава Богу, к весеннему севу управился! И крыльцо высокое сделал: 3 розовых камня стали ступенями! Как радовались дети такой избе! Правда потихоньку роптали, что отец крышу покрыл соломой, а не под железо. В горнице сделал перегородки, отделил как бы две спаленки: одну для девок, а другую - мальчишкам.

Сами с Федосьей спали в избе на широкой лавке, а дед (отец Сергея, Николай Иванович), к тому времени ослеп на оба глаза и его постоянным местом пребывания была печка. В зимнюю пору 1913 года сделал Сергей пол на кухне и перегородку тоже сделал, повесили занавесочки: и хорошо и уютно стало!

Зимой пришли сваты за дочку Машу, замуж пора, но уж очень хотелось пожить в хорошей избе; хоть и дала Маша свое согласие на брак, да только оттянула время свадьбы до Красной Горки. Подрастала и другая дочь - Катюша. Сын Саня тоже стал ходить на вечерки. Все было хорошо.

У Маши дочка Анюта родилась, но пришел 1914 год, грянула война и забрали мужа Маши Даниила на позиции. Воевал он недолго: ранили его. Рана его не была очень серьезная, подлечился он, дали ему отпуск, пробыл он на домашних харчах 2 месяца и вновь пошел биться за царя и Отечество! А Маша его ждала теперь второго ребенка. Родилась дочка Полюшка и вскоре пришло извещение о гибели Даниила. Правда, до 1917 года получала Марья на девочек пенсию, ну а уж после революции - ничего.

Деревней нашей до отмены крепостного права владели 3 дворянские семейства; Павлюковы были крепостными господ Катиных. Дед мой со стороны матери (Макаров), вернее не дед, а его предки были дворовыми людьми господ Январевых. Предки моей матери с материнской стороны (Серегины) принадлежали господам Корчагиным, у которых было еще имение в соседнем селе Яблонево, где находилось волостное управление. В этом же селе и была винополия, т.е. лавка, где торговали водкой.

3-я ветвь (Макаровы): Прапрадед мой Макар был скотником у бар Январевых, у которых что-то было в Скопине и им довольно часто требовалось доставлять почту в уездный город.

Очень быстр был на ногу Макар, но отвлекать его от основных обязанностей скотника было не резон и для доставки депеш приспособили его сына Петрушку. Так и пошло: Петр Макаров стал скороходом. По малолетству доверялось ему "сбегать" в Скопин, кстати сказать расстояние было 20 немеряных верст, которые Петруша преодолевал за три часа; пока господа читали депеши и отписывали ответ, Петруша отдыхал в людской, а перед дорогой на Великую Луку кормили его сытно и к вечеру бежал он в обратный путь. Господа очень ценили труд Петра.

Когда сын господ Январевых стал служить при губернаторе, его родители очень часто писали сыну. Вот и стал теперь Петр почтарем, теперь уже до Рязани, а это - расстояние около 100 верст. Ходил он туда только ему известными тропками и перелесками. С утра на рассвете уходил он, взяв с собой каравай хлеба и пару луковиц (воду находил в лесных ручьях и родниках), а к вечеру перед самым закатом солнца приходил к молодому барину. Отведено место ему было у конюха, рядом с конюшней; кормили их вместе в людской, пища была простая, но сытная и обильная. А с рассветом уходил Петр из Рязани и к вечеру приносил обратную депешу родителям молодого барина.

К старости ноги ослабели и теперь сидел Петр на завалинке и плел лапти. Этим ремеслом владел и его сын Степан. Этот вот Степан и был отцом моей матери. Отец (Петр) и сын (Степан) ничего не имели, ходил мой дед Степан смолоду в батраках. Работал он споро и был честен, за что и уважали его даже богатые мужики. Раз был беден (не имел даже своей избы), то и не помышлял о женитьбе. Но судьба сулила ему и хорошую невесту и богатый дом.

4-я ветвь (Серегины): Теперь речь пойдет о предках матери моей со стороны ее матери.

Был в деревне кузнец-умелец Серега. От него и пошла фамилия Серегины. Ковал он коней барских и крестьянских, случалось - ковал и сошники к сохам, ободья к колесам, делал таганки. По стопам своего отца пошел и сын его Иван. Думали отец и дед, что будет ковалем и сын Ивана Савелий, да не судил Господь ему это. Слаб был он здоровьем. Выполнял еще какие-то полевые работы, а кузня перешла к другой семье. От деда и отца досталось Савелию хорошее хозяйство, но с каждым днем слабел Савелий и жена его Катерина, боясь, что дочь останется сиротой, отправилась на богомолье в Иерусалим!

Больше года длилось ее пешеходное путешествие. Принесла она с моленья чудотворную иконку Богородицы с младенцем. Да не помогла чудотворная.

Собралась Катерина на моленье, насушила мешок сухарей, взяла запасную пару белья, лопоточки, посошок в руки и с Богом - в путь! Пошло их из прихода шесть бабочек. Все одного возраста и у всех благие намеренья - молиться о здравии своих!

Шли пешком, кормились Христовым именем, где-то - работали за кусок хлеба. Вначале они решили помолиться в Киево-Печерской лавре, затем отправились к Иверской Божьей матери, посетили Новый Афон. А затем пешком, обходя с восточной стороны Черное море, дошли до земли обетованной - молились и отдыхали с дороги две недели, а затем - в обратный путь. Только теперь шли они на Москву. Дошли до Тулы, свернули в сторону Куликова Поля, затем трактом на Чернаву, а тут уж и Скопинские земли. Слава Богу - дошли, но трудности пути не прошли даром и стала Екатерина прибаливать, да через полгода и отдала Богу душу. Осиротела дочка Санька. Отец - квелый, слабый, а тут еще, как говорили на деревне, подошла темная вода, т.е. ослеп на оба глаза.

В это время был у них в работниках Степан Макаров; и решил Савелий работящего парня женить на своей дочурке Сане, а ей было всего 15 лет. Чтобы повенчали их нужно было разрешение Архиерея. Священник и приехавший туда благочинный сочинили прошение, а Петр, отец Степана, бывший скороход господ Январевых, пошел в Рязань и принес оттуда благословение и разрешение на венчание. Повенчали Саню со Степаном, а был он на целые 15 лет старше ее.

Зажили молодые в доме Савелия, отца Александры. Старался Степан, хвалил его Савелий, только просил, чтобы не обижал он его дочку. Все чаще болел Савелий и помер. Теперь Степан стал совсем хозяин всего, Александра делала дела домашние и рожала детей, все оставались живы. Два старших сынка, Вася и Андрюша, помогали уже в хозяйстве, подрастала и дочка Поля - помощница матери.

Хозяйство было крепкое, и понял Степан, что можно красиво пожить. Завел себе в уездном городе Скопине сударушку. Купил ей домик небольшой и стал ездить к ней. Порой проживал у нее неделями. Заливалась слезой Александра, да где взять ей защиту? Не любила она Степана, а плакала от того, что все родительское хозяйство он на ветер пустил, и не останется ее детям ничего. Хоть и была у Степана сударушка, но родила Александра еще сынка Федю и дочку Дуню. Вот эта девочка Дуня - моя мать.

Старшие сыны однажды, после того как папаша в уезд отправился, - и они за ним! Застали они папашу с сударушкой там и, связав их крепко веревками, били нещадно. Ворота сударушки намазали дегтем, а напослед сказали ей, что если будет принимать она их папашу - убьют ее. Отца так связанного и привезли в деревню и здесь заставили младших детей и мать свою бить Степана и колотили до тех пор, пока не попросил он прощения и дал слово перед иконой, что с прошлым покончено.

Вскоре их обокрали и из крепкого хозяйства стали Макаровы бедняки.

Пришла революция и, особенно когда большевики взяли власть в свои руки, - рад был народ: всю помещичью землю отдали крестьянам. Землю теперь делили по душам, и появление в семье девочек не было горем.

В 192?... году женился Саня, старший сын Сергея Павлюкова, а уж в 1925 году с женой своей и сыном уехал в Москву, устроился там в милицию. Тогда-то вот и младший сын Сергея - Вася Павлюков (мой будущий отец) заговорил о женитьбе и сказал кого сватать. Была ему по душе Дуня Макарова. Хороша собой, рукодельница, а что петь и плясать, так не было веселей ее! Как сказал Василий о Дуне, так вскочил дед с лавки и зашумел: "Не бывать этому! Хороша-то хороша, а не слышь Бог будет такой же мотовкой да мытаркой как папаша ее, - вон какое хозяйство Савелия промотал! Нет, Вася, женись на Полинке Полубояриновой: и собой хороша, и приданое есть, и дочка одна - все хозяйство вам молодым отойдет!"

Не заводил Вася больше о женитьбе разговор. А как за Дуню свой деревенский парень Илюшка Николашин посватался - отказала ему Дуня. Из соседней деревни сваты приезжали - и опять Дуня отказалась от замужества. А как в третий раз пришли сваты, - в присутствии всех сказала: "Если пойду замуж, то только за одного того, кого люблю! А любимый мой - Вася Павлюков!"

Понесла деревенская молва невесть что, а Дуня тем временем перестала на вечерку ходить, стала петь в церковном хоре, и еще чудней - стала по усопшим псалтырь читать.

Подошел 192-? год и на Ильин день разразилась гроза и зажгла дом Илюшки Николашина. Вся деревня вышла пожар тушить, встали двойной цепью и передавали ведра с водой от речки. Погасили пожар, спасли деревню, ведь дома стояли пелена к пелене! Рядом оказались Вася с Дуней, пошли после пожара вместе, да и прогуляли всю ночь до утра! И опять с Дуней произошла перемена: перестала она в церковный хор ходить, псалтырь больше не читала, и ходили они с Васей открыто счастливые и веселые. Опять заговорил Вася о женитьбе, ответ был тот же - "женись на Полинке".

Приближался праздник наш престольный - день князя Дмитрия Ростовского - 4 октября. Собралась вся родня Федосьина: 2 брата с женами, да три сестры с мужьями, дочь Катя с мужем и даже старший сын Саша приехал из Москвы. Старший сын-то приехал не на праздник, а взять свою долю в хозяйстве. Отделили ему кирпичную кладовую железом крытую, лошадь одну и корову, овец несколько; вроде бы не плохо, но обиделся Саня, затаил обиду на отца и ах как жестоко он ему отомстил! Но это было позже, а пока за праздничным столом повел Вася речь такую: "Милые родственники, хочу вам всем сказать, что люблю я Дуню Макарову, просил отца и мать не раз, чтоб посватались, да не хотят они моего счастья."

Рассердился Сергей, зашумел, поддержала его и Федосья и дочь Катя, остальные молчали. Тут встала крестная мать Васи (старшая сестра моей бабушки Федосьи) и молвила речь такую: "Безбедно прожила я жизнь свою. В перчатках ходила и с зонтиком, и сейчас на лакированной пролетке к вам приехала, но был ли в моей жизни хоть один день счастья? Нет и нет! Ты, мой дорогой крестник, бери свою Дуню за руку и уходи в город, там теперь много народу требуется, пусть твой отец с матерью живут тут. Я, как крестная твоя, - благословляю тебя!"

Зашумели гости, заспорили, но неожиданно приняли решение в этот же вечер идти свататься за Дуню.

В деревне раньше осень была пора свадеб. Так и поженились мои родители. Счастье вошло в дом Павлюковых!

Полюбили молодую все, да и как не любить? Ловкая, умелая, в руках любое дело спорится. Корову доит, пироги и хлебы печет, моет, стирает, шерсть и коноплю прядет, за стан сядет и полотно ткет. А уж веселая, да ласковая! Одним словом, уже к посту сшили ей шубу красной дубки, по-теперешнему - дубленку. Подошла рабочая пора - и снопы вязала она споро, хоть ждала уже ребенка. Всем хотелось мальчика, потому как первенец, и имя ему уже придумали - Евгений. Вот 27 сентября 1929 года, на праздник Воздвижения и появилась я. 4 октября и окрестили меня Евгенией.

Хоть не оправдала молодая ожиданий - не наследника принесла, а все равно купили ей к годовщине свадьбы ручную швейную машинку, и стала Дуня обшивать все семейство, а за шитьем - песни пела.

1929 год - год великого перелома, шли разговоры и в наших местах о колхозах. К концу года организовали ТООЗ. Вошли туда самые беднейшие - в основном безлошадные, да еще одну ошибку допустили при распределении доходов - делили их не по труду, а по душам. Опустились руки у самых трудяг, т.к. они получили меньше, чем те, у кого больше было едоков. 1931 год еще как-то просуществовал ТООЗ, а уж к 1932 году встал вопрос о создании колхоза. Тогда не собрания назывались, а сходки. Участились они; вероятно к этому времени я стала понимать и помнить.

Следующее видение: дед привязал мне одну ногу полотенцем, а вторым полотенцем перепоясал, и я скачу по передней лавке на одной ножке. Вся семья смеется, громче всех - я.

И еще: я в саду на качелях, дедушка приехал с поля и ведет лошадь под уздцы, я кричу ему: "Дедушка, хочу на лошадку!" Он берет меня на руки и сажает верхом на лошадь, ласково говорит: "Держись, внучка!" Я судорожно вцепилась в гриву, дедушка так же продолжает вести лошадь под уздцы и мы так следуем на речку на водопой. Помню ярко-синее небо, белые стволы берез, цветущие вишни, а вот лицо дедушки не помню.

Еще одно видение: дедушка сидит на пороге, снял лапти, раскручивает онучи (портянки), а я сижу верхом у него на шее.

Как прошло лето, помню только одно - все взрослые в риге, работают, а меня оставили дома, чтобы я пришла в ригу, если Шурка проснется. К тому времени была у меня уже сестренка - Шура. Шурка проснулась, но мне не хочется идти в ригу и я сильно раскачиваю люльку, чтобы она заснула, - Шурка вываливается из люльки, она спеленута - повернуться сама не может и у меня нет сил ее повернуть на спину, ведь мне всего три года, а Шурке - год и она упитанная. Я боюсь что Шурка задохнется и начинаю орать что есть силы в надежде на то, что меня услышат. Так и случилось - услыхала соседка, позвала наших. Пришли, но меня не ругали, к счастью у Шурки не было даже синяков. К чему я описала этот эпизод? Да к тому, что вот с какого возраста трудились деревенские дети и как становилась семья зажиточной!

И последнее видение деда. Ушел он на сходку по поводу организации колхоза. Как там шло собрание - не знаю. Это уже из рассказов потом. Предложили моему деду как исправному хозяину вступить в колхоз, а он и скажи на свою беду: "Повременю пока, пусть Аникей и Захар Гудковы, да вон Романов Яков вступят, у них и опыт есть по ТОЗУ". Загалдели мужики, а больше всех те, чьи хозяйства покрепче. На том и закончилась сходка, не решив вопроса о колхозе. И пока шел дед с одного конца деревни к другому, а это 3 км, а уж пришли его забирать!

Вот что в памяти моей: в избе много народа, лампа снята с крючьев и стоит на столе, за столом сидят чужие люди и что-то пишут, дедушка стоит у двери, на нем нагольный полушубок, высокая овчинная шапка, серый шарф с черными полосами, все это домашнего производства, а вот лица его и на этот раз я не запомнила!

Не вернулся больше дед мой, - сослали его в Архангельскую область как агитатора против колхоза. Вот тут и отомстил ему сын старший за то, что будто бы при разделе обидел его отец, - отрекся он от отца через газету на весь Союз!

Но отец мой хоть и жил в деревне, да не бросил отца в беде. Не знаю уж как он попал на прием к Калинину М.И., - но сняли с нас твердое задание, приехал отец домой.

Колхоз купил племенных жеребцов, - решили разводить породистых лошадей. И все было хорошо, да вот пришел 1936 год, засуха случилась страшная. Не дали ничего на трудодни, и народ побежал из деревни, благо промышленность требовала рабочие руки!

Началась бескормица, лошадям не то что овса, но и сена с соломой и то не хватало. От племенных жеребцов у бывших крестьянских кобылок рождались жеребята слабыми; они или тут же погибали или рождались мертвыми. И тогда мучился и страдал мой отец, пытаясь спасти хоть нескольких жеребят. Из дома от нашей коровы носил он молоко жеребятам и поил их с соски. А завистников ах как много! И сочинил на него донос бывший товарищ по вечеркам, а теперь председатель сельсовета Василий Острецов, - что-де Павлюков В.С., сын врага народа и сам - враг, губит племенных жеребят; придумал он и еще что-то там такое, что приехал работник НКВД. Но, по-видимому, был этот работник НКВД человек понимающий и порядочный; рассказал ему мой отец какой рацион должен быть у жеребой матки и как жеребят следует кормить, - понял его этот человек и оставил все без последствий. Да не понял Острецов, - настрочил новый донос, да не только на отца моего, но и на того, кто приезжал. Был это уже 1937 год. Страшный год. Но, Истинный Бог, - не так виноват Сталин, как виновата подлость наша, ведь даже в районе не знали, отчего дохнут жеребята, - а уж Сталин тем более!

Только однажды ночью кто-то тихо постучал в окно, папа подошел к окну, а оттуда голос председателя колхоза Ивана Кузмича Дунаева: "Не зажигай, Василий, свет, да слушай внимательно: завтра приедут тебя арестовывать, а я принес тебе справку, что отпущен ты из колхоза, дата там стоит недельной давности, не жди утра - уходи сейчас же!"

Быстро оделся отец, взял две пары шерстяных носков, пару чистого белья и ушел в ночь, не знаю куда. А утром приехали за ним. Председатель колхоза до конца остался порядочным человеком, сказал, что отпустил его (из колхоза).

Никто и не искал отца, устроился он на работу на Скопинскую электростанцию. Жил в общежитии, а в 1940 году получил комнату в коммунальной квартире, но зато со всеми удобствами и горячей водой в ванной. Переехали мы к нему всей семьей осенью 1940 года. А 22 июня 1941 года - "ровно в 4 часа Киев бомбили и нам объявили, что началася война".

30 июня 1941 года мы проводили папу, а 8 августа он уже был в первом бою. Когда мы уехали из деревни, то избу не продали, и в сентябре 1941 года мы вновь вернулись в деревню.

Отец воевал, был не однажды ранен, но ни разу ему не дали отпуска. У меня до сих пор сохранились его письма-треугольнички.

Письма были из госпиталя и были с позиций. Одно письмо на четырех листах, это когда они перешли границу Восточной Пруссии, и отец описывал их уклад жизни и все непохожее на наше. После этого он был ранен и пробыл в госпитале до января 1945 года.

И вот его последнее письмо к нам: "Здравствуйте, мои дорогие! Сейчас все девочки на каникулах, желаю вам хорошо отдохнуть и вообще быть умницами, желаю вам счастья! Мама, родная моя, прощай!" - и как заклинание, жене, - "Дуня, ты сильная духом женщина, сделай все возможное и невозможное для образования девочек! А сейчас прощайте, идем в бой!"

После этого писем не было, а 20 февраля 1945 года нам принесли похоронную о том, что он погиб 21 января 1945 года и похоронен в Восточной Пруссии, провинция Айлау, местечко Весненфельд. В последующие годы этот участок Пруссии отошел к СССР (России) и стал именоваться пос. Озерки, Гвардейский р-н., Калининградская обл. Забегая вперед могу сказать, что была я там на братской могиле и был там мой сын. А тогда, при получении похоронки, рухнула наша мать как подкошенная и лежала в беспамятстве 3-е суток; когда пришла в себя, долго болела. Мне пришлось на время оставить техникум, так как не могла я бросить младших сестер, старую бабушку и при смерти лежащую мать. Но, как говорят, - время - лучший доктор; когда поднялась мать, мне сказала: "Иди дочь в техникум, расскажи все о нас и может быть оставят тебя там."

Так я и сделала, привезла справку из колхоза, что я там работала за больную. Мне пошли навстречу: за вынужденные прогулы не отчислили из техникума, даже более того, - разрешили начиная с июня по ноябрь работать в своем колхозе; и я в самом деле вкалывала там. Такое разрешение получила не я одна, а все, кто постоянно жил не в Скопине, чтобы нам не платить за квартиры. Городские жители работали на подсобном хозяйстве техникума и в ближнем подшефном Вослебовском колхозе.

В общем, закончила я техникум, работала в Кузбассе, а в 1952 году послали меня оттуда на Высшие Инженерные курсы при Ленинградском Горном институте. После окончания курсов получила я профессию инженера-экономиста. В 1956 году вышла замуж, тоже за горного инженера, пришлось из Кузбасса переехать в Подмосковье. Работала и на шахте, и в строительстве, и в сельхозтехнике. Последние годы перед пенсией (22 года) работала на заводе Цветных Металлов; пришла туда рядовым инженером, ушла на пенсию из начальников отдела труда.

Ну, а какая теперь у пенсионеров жизнь - расписывать нечего. Имею сына - кандидата наук, внучку. Муж теперь инвалид, лекарства дорогие. - Но это уже другой рассказ.


Пенсионер Евгения Телкова
(эту фамилию ношу 42 года)



[На главную страницу сайта] - [ГОСТЕВАЯ КНИГА] - [Написать автору]

Published: June 20, 2002.
Last review: April 12, 2009.
  Все права защищены. Копирование содержания сайта или любой его части - возможно только с разрешения автора.
Copyright Телков М.В. © 2002 - 2009 -

Навигация по другим страницам этого сайта:

.

.

 

 

Hosted by uCoz